– Только финажки заплати – и в бумажках что хошь изобразить можно, долго ли умеючи, – сказал пренебрежительно Иван. – У меня один знакомец такие печати из сапожного каблука резал, не отличить от казенных. А второй вручную червонцы рисовал, если б не бумага, точь-в-точь, настоящие.

– Повидать мне его не пришлось, вроде как заботы не было. Тут, почитай, три мельницы в округе, и на каждой без работников не обходятся. Если не дебоширят, не воруют, то чего к ним присматриваться? – ответил пристав. – Раза два или три за зиму я заезжал к Петру Евдокимовичу, но он не жаловался, а работник то в городе был, то на хуторах. Так что рожи я его не разглядывал.

– А надо было разглядеть! Новый человек появился в округе, никому не знакомый. Непременно следовало бумаги посмотреть. Может, паспорт у него, как тот червонец, нарисованный? Скажешь, не бывало такого? – произнес Иван назидательно и вновь повернулся к мельнику: – Выходит, в город ты его сам отпускал или он по своим надобностям ездил?

– Всяко бывало, – вздохнул тот, – он человек вольный, иногда отпрашивался на два-три дня, иногда муку отвозил на военные склады. У меня с ними договор был на помол зерна.

– А он, случайно, не рассказывал, куда отлучался? Может, зазнобу свою навещал? По твоим словам, мужик он хоть куда. Неужто без бабы обходился?

– То нам неведомо. – Петухов уставился в землю и отвечал, не поднимая головы. – Зачем мне знать про евонных баб? Мне лишь бы дело хорошо справлял...

– Скажи, Петухов, – не отставал Вавилов, – и все-таки этот Матвеев никогда разве не поминал, что на флоте служил, не хвастал, что по морям плавал?

– Я уже говорил, не поминал. – Мельник мрачно посмотрел на Ивана и вдруг хлопнул себя по лбу. – Вот дурья башка! Запамятовал! Было как-то раз! Непременно было! Мы с ним мешки с мукой на подводу грузили, а сверху брезентом укрывали от дождя и обвязывали веревками. Так он перекинул мне конец и кричит: «Держи шкот, Петр Евдокимович!» Я не понял, а он засмеялся и говорит: «Шкот – это веревка по-морскому». И все, больше ни разу ничего такого не говорил.

Сыщики переглянулись, а Вавилов пробурчал:

– Ишь как приперло, сразу все вспомнил!

Алексей же спросил:

– А почему ты не узнал, откуда он морские слова знает?

– Зачем? – удивился мельник. – Нам это без надобности. Надо было бы, сам рассказал...

– Ну вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – развел руками Иван, – никаких тебе зацепок.

– Посмотри-ка сюда, Ваня. – Алексей протянул Вавилову то, что осталось от шляпки. – Ты не прав, кое-что у нас имеется. Девица точно не из простых. Видишь ярлычок? Циммерман – известный в Санкт-Петербурге владелец шляпных мастерских. Матушка моя только его изделия и носит. Стоят они изрядно, и все – штучные экземпляры. Думаю, надо отправить запрос в столицу, в сыскное отделение. Авось откликнутся на нашу просьбу, помогут. Вдруг Циммерман или его мастера вспомнят, для кого подобный головной убор изготовили?

– Прежде его хорошенько почистить надо, чтобы определить, какого цвета и фасона, а то не шляпка, а форменное безобразие, – заметил Иван и неожиданно улыбнулся: – Дело говоришь, Алеша. Раз нет печки, от которой танцевать можно, будем танцевать от шляпки, а вдруг и вправду что-нибудь выгорит? – И повернулся к мельнику: – Эй, Петухов, покажи то место, где жернова лежали, которые вы вместо грузила использовали.

– Тут рядом совсем, – засуетился тот, подхватывая лопаты, и покосился на трупик ребенка, который пристав вновь завернул в одеяльце. – А это как же? Закопать или что?

– Или что! – поморщился Иван. – Тебе его нести, голубь мой!

– Дух у него, того, тяжелый! – Мельник скривился.

– А ты как думал? – удивленно посмотрел на него Иван. – Натворил делов, а теперь, видишь ли, дух тяжелый! Неси, говорю, – прикрикнул он на Петухова и повернулся к Алексею: – Надо до картуза моего пробежаться. И след этому мерзавцу показать.

Пришлось пройти вдоль берега еще с полверсты, причем Иван ориентировался безошибочно, словно внутри у него была своеобразная магнитная стрелка, которая указывала ему нужное направление. Алексей в который раз удивился его умению находить нужные бугорок, ложбинку или тропинку при абсолютно однообразном рельефе местности и не кружить по кочковатой степи, не оглядываться и не чертыхаться при этом. Вот и теперь они вышли точно на тот самый холмик, который в течение нескольких часов венчала шапка Ивана, вернее, то, что от нее осталось. Выглядела она ничуть не лучше, чем та, которую они обнаружили в яме, но свое предназначение выполнила, след от колеса телеги сохранила.

Иван присел на корточки, поднял картуз и ткнул пальцем в отпечаток колесного обода:

– Чей это след, милейший? – и, вывернув голову, снизу вверх посмотрел на насупившегося мельника. – Твоей телеги или чужой?

– Моей! – Тот отвел взгляд. – Чего скрывать?

– Постой! – Иван вскочил на ноги. – Этому следу от силы три, а то и два дня! Что же получается? Твой работник на твоей бывшей телеге был рядом с мельницей совсем недавно, а ты про то не знал? Что-то не складывается, милейший!

– А может, он ночью был, когда все спали? – не сдавался Петухов. – На следах ведь не написано?

– Погоди, – перебил его Алексей, – скажи, только честно, ты видел этого Матвеева после того, как отдал ему лошадей?

– Нет, я же сказал, только отпечатки ног на берегу нашел уже после его отъезда.

– А может, он раньше туда приезжал, когда еще работал у тебя?

– Нет, – опять покачал головой мельник, – позже... Следы совсем свежие были, а потом дожди пошли, размыли... – Он опять посмотрел на колею, часть которой спас картуз Ивана. – А эти, слово даю, первый раз вижу.

– Ладно, – буркнул Вавилов, – еще разберемся, что ты видел, а чего не видел! А теперь веди к жерновам, а то смотрю – не за нами ли уже пожаловали?

Алексей проследил за его взглядом. Действительно, коляска Тартищева с Никитой на облучке переезжала плотину.

– Торопиться надо, – сказал Иван и велел мельнику: – Давай двигайся живей, а то времени в обрез.

Идти пришлось недалеко. Обломки и старые жернова валялись на задах усадьбы вперемешку с мусором. Иван присел на корточки, разглядывая то место, где лежали два обломка, которые мельник и его работник привязали к мешку с трупом. Алексей пристроился рядом.

– Видишь? По форме и размерам вполне подходят. Сразу видно, откуда камни брали. Трава из-под них только-только ожила.

Иван ткнул пальцем в бледно-желтые пятна. В этих местах примятые жерновами ростки травы, худосочные и слабые от недостатка солнечного света, только-только пошли в рост.

Алексей огляделся по сторонам. Трава повсюду была раза в три выше и гуще, а кое-где уже и цвет набрала.

– Так когда, говоришь, снова труп в воду спустили? – спросил Иван, поднимаясь с колен.

– Месяц назад, а может, и больше, – ответил мельник. Голос его осип, словно после выпитого ковшика ледяной воды.

– Врешь ты все, голуба, как сивый мерин, брешешь! Трава даже выпрямиться не успела. Значит, дня два, самое большее – три прошло, как жернова подняли. И сдается мне, не в тот ли самый день, когда свежий след твоей телеги объявился? – Иван кивнул в сторону дальнего берега, где они только что рассматривали обнаруженный им отпечаток колеса, и схватил мельника за грудки. – Признавайся, свиное отродье, кто и когда девку укокошил? И почему?

Мельник вдруг закатил глаза и повалился на землю. Пристав отскочил в сторону и вытаращился на Ивана.

– Помер?

– Ага! Кабы не так! – рассердился Вавилов. – Ведро холодной воды, и оживет наш голубь мгновенно! – И помахал рукой Никите, который наблюдал за ними из-под козырька ладони. – Подъезжай ближе, надо арестованного забрать!

Глава 7

– Что-то Олябьев нынче долго возится, – прошептал недовольно Иван, – обещал к вечеру результаты вскрытия сообщить, а сейчас, почитай, уже вечер. Не заметишь, как ночь наступит.